Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мне казалось, этот дневник заморожен, и писать в него больше нельзя.

Неужели всё ещё можно?

Дичаю тут в своей глуши. Выходить к людям страшно, но вроде как и нет для этого особых возможностей. Чтобы найти хотя бы потенциальные связи, надо специально заранее прокладывать слот типа "каждое воскресенье я буду сидеть по два часа в чужом дурацком коридоре во время детских занятий, чтобы хотя бы попробовать найти потенциальных друзей и собеседников". Под лежачий камень вода не течёт.

---

Освежить

Не могу объяснить, зачем мне нужен этот дневник, но иррационально мне нравится, какой он, и нравится, что он есть. Посему освежаю записи. А то прислали умыл, что уберут всё нафиг в архив.

Редким читателям (привет вам, Таня и Таня)) сообщаю, что в Дублине нынче дождь, но есть все шансы, что через час всё закончится, и к моменту, когда я поскачу на автобус, уже дадут солнце.

Знаете, о чем я больше всего мечтаю и к чему нынче стремлюсь? Провести хотя бы одну неделю (а лучше три сплошняком!) в полном покое! Без того, чтобы раз в неделю что-то вклинивалось и снова требовало адаптации и вызывало нервяки. Чтобы можно было наконец прочувствовать рутину и предсказуемость. И отследить гормональные перепады внутри организма и всякие боли без привязки к тому, что опять же что-то случилось, и есть повод пережаться или переутомиться и съехать в агрессию или апатию.

Прекрасно и огромно то, что сейчас это кажется уже более-менее достижимым планом! А некоторое время (ну этак 3-5 лет) назад я думала, что "жизнь бьет ключом и всё по голове" - это такая нормальная норма.
Психологическая женщина подвела меня вчера к простой мысли, что если в голове постоянно стучит мысль про то, что надо быть 100% эффективным и "будь всегда готов", то мы и получаем постоянную мобилизацию тела, спазмы сосудов и боли.
На нормальную медитацию не хватает концентрации и мотивации. Сразу вот это "ерундой занимаешься, лучше бы в это время" - и список... Всё головой понимаю! Знаю уже, как всё это работает. Знаю, что надо перетерпеть, например, эту волну тревожности. Но вот ресурса, видимо, не хватает.

Ха! Прошло минут 15, и ливень уже прекратился! Хорошая у них погода

АПД.
Еще поделиться хочу! Тоже от психологини прилетело.

"Лишь тот достоин счастья и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой."

Лет 5 назад я бы поставила это себе в статус везде, потому что it's so me! А сейчас, конечно, уже нет. Сейчас просто очень смешно узнавать себя прошлую в таких штуках.

---

Starfighter

*смахивая пыль с журнала*
Я просто оставлю это здесь...

starfightercomic.com/comic.php

My guilty pleasure вот уже несколько лет (лет 6 уже что ли?! 0_0).
Раза три читала, и каждый раз цепляет, нравится. Одновременно все графично-картонно, и в то же время - объёмное (в плане ощущений).
На днях вспомнила про них, решила проверить, как оно. А там новая глава! Даже полторы! Но все ещё не закончено. Значит, можно и дальше ждать и временами приникать к источнику))

@темы: comics

---

14.11.2013 в 13:13

Пишет  GerVOlg:

~5533. прерафаэлиты)

23.08.2013 в 15:12

Пишет  Christopher Robin~:

Уволок замечательную подборку про прерафаэлитов и символистов. Там такой Толкин в картинках!

22.08.2013 в 00:26

Пишет  Tsuki no Kokoro:

...И те, кого увидеть не удалось.
А сейчас я просто потомлюсь немного, перебирая картины, которые я люблю, и которые мне в Москве застать не удалось. Восполню недокорм, ткскть.
Если первое поколение прерафаэлитов указало путь, то последующие, как и положено, ушли по нему дальше, воспевая красоту и воздавая дань романтизму и куртуазии средневековья, Шекспиру, Мэлори, Чосеру, Тенниссону. Чем ближе и глубже в модерн, тем изысканнее и красивее становились образы, но и тем салоннее. Некоторые наследники идей, как Кольер и особенно Хьюз, на мой взгляд едва не привели направление обратно к тому слащавому китчу, с которым так боролись основоположники. Только на этот раз прикрытому одеяниями историзма. Это тот Хьюз, который Артур, не путать с племянником его Эдвардом Робертом, который очень хорош. Впрочем, мне нравится и Кольер - и "Леди Годива", и "Бокал с Цезарем Борджиа". Итак.

Смотреть

Эдмунд Блэр Лейтон

Сэр Эдмунд Блэр Лейтон.

"Тристан и Изольда":


"Акколада":


"Арвен, вышивающая стяг". И нет, не знаю, почему не серебром. .


"Пожелание удачи":

Артур Хьюз

Артур Хьюз.

"Сэр Галахад"


"Сер Галахад"


"Юный поэт Маглор "

Уильям Хант

Уильям Хант.

"Свет мира"

Кэт Элизабет Банс

Кэт Элизабет Банс.

"Рыцарь"

Уильям Моррис

Уильям Моррис немного был, да. Но я надеялась на что-нибудь из этих витражей:









И ведь заметьте - молчу. Ничего не комментирую:

Джон Кольер

Джон Кольер.

"Леди Годива"


"Гвиневра на майском празднике" или "не все предпочитают одуванчики"


"Бокал вина с Цезарем Борджиа"


"Арденский лес"



Ну и самые.

Эдварл Роберт Хьюз.

Эдварл Роберт Хьюз. Его называли наследником Ханта, но, не в обиду последнему, у Хьюза-младшего живопись, на мой взгляд, куда сильнее.

"Сумеречные видения"


"А что это в гнезде?" ("Смерть поэта"


"Дозор валькирии".


"Прогони облака, призови день" ( Pack clouds away, welcome day"


"День"


"Ночь со шлейфом из звезд"


"На ветру"


"Музицирование"

Джон МакКёрди Дункан

Джон МакКёрди Дункан.
Дункана сложно, конечно, без натяжки отнести к прерафаэлитам. И работал в Шотландии, и жил позже, и писал уже не так, чтобы реалистично. Но все же, эстетизм и идеи оттуда.. Ну и как его пропустить, когда у него эльфы уже не случайные, а вполне осознанные, исконные сиды, без всяких этих ваших крылышек и непонятных ушей. Правда, иногда с рогами..

"Тристан и Изольда"


"Получение Эскалибура"


"Клинок света"


"Поклонение волхвов" с роскошным Келегормом.


"Маглор и Маэдрос косплеят Матисса" "Четыре фигуры в пейзаже"


"Спящая принцесса"


"Кухулин" (для Аурелиано с особым приветом ).


"Всадники Сида"

@темы: *.*

---

19.10.2013 в 13:42

Пишет  Голландская рулетка:

Девятнадцатое октября
"Если завтра делать то же, что сегодня, твоё завтра будет тем же, что вчера".

Кстати, я считаю, это неплохо — если сегодня ты счастлив, м? Вот несколько любопытных способов сделать сегодня хорошим и тем увеличить желание, чтобы завтра было таким же приятным:

"Уже двести лет человечество знает, как придать смысл своему существованию. Но не злоупотребляет этим знанием.

Долгие годы отвечая на читательские письма, я столкнулась с любопытным фактом. Около семи из каждого десятка писем, которые я получаю, содержат один и тот же вопрос – лишь сформулированный с вариациями. Вот такой примерно.
«Здравствуйте. У меня все хорошо. У меня прекрасные семья, дети, муж, работа, друзья. У меня даже есть какие-то деньги. И на здоровье вроде не жалуюсь. Так почему же мне так грустно и скучно, и почему я каждый вечер ложусь спать с ощущением, что жизнь проходит мимо меня?» Получая очередной крик души о беспросветности существования, я привычно подавляла соблазн ответить что-то в стиле «Милочка, да вы просто беситесь с жиру – попробуйте пойти поразгружать вагоны» и просто игнорировала послание. Каюсь. Вот такая я ленивая и безответственная. Но в конце концов эти письма настолько мне надоели, что я решила всерьез изучить предлагаемую проблему.
Я долго искала рецепт гарантированного счастья для обеспеченных и благополучных людей. И, как ни странно, я его нашла.
Оказалось, что он фактически в готовом виде содержится в работах многих британских авторов викторианской эпохи, (и чуть более ранних) . Именно в то время на зеленом острове развелось великое множество граждан с независимым состоянием, которые могли с приятностью проводить свою жизнь, особо не заботясь о хлебе насущном. И, оказывается, они даже выработали правила того, что они называли «счастливой частной тихой жизнью» - идеальным видом существования с их точки зрения. Эти правила можно встретить и в записях Джейн Остен, и в письмах Диккенса, и даже в детективах Конан-Дойля.
Современные представления о счастье крайне далеки от этих старинных респектабельных норм. Нам обычно кажется, что у счастливого человека должно быть много всего: секса, славы, успеха, роскоши, вечеринок, друзей. Что его мобильный надрывается от приглашений, что он постоянно путешествует и много, плодотворно работает. А в свободное время он летает на дельтаплане и ныряет за затонувшими сокровищами с испанских каравелл. В общем, живет полной жизнью. Именно такую картину счастья нам рисуют популярные медиа, кино и даже современная литература.
А вот викторианские леди и джентльмены пришли бы в ужас от подобной печальной картины. С их точки зрения, тратить свою жизнь на постоянные светские рауты, на активную общественную работу или на сворачивание бизнес-гор обязаны только несчастные люди, которым приходится самим пробивать себе дорогу в жизни. В то время как «счастливая частная тихая жизнь» - есть удел избранных счастливчиков, которые могут себе ее позволить. Именно она гарантирует душевный покой, хорошее настроение и чувство полного удовлетворения собой и окружающим миром.
С падением Британской Империи и последовавшими за ней социальными пертурбациями, прослойка рантье, могущих жить в приятном безделье, сократилась до ничтожной величины и «счастливая тихая частная жизнь» фактически ушла в историю. Забылись и ее основные принципы. И очень зря. Потому что сейчас, вооружившись последними изысканиями этологов и эволюционных психологов, можно с уверенностью сказать – да, викторианцы знали, что делали. Они действительно сумели создать совершенно гармоничный образ жизни для представителя нашего вида – пусть и не понимая, как это работает в теории.
И сейчас ничто не мешает нам взять их наработки на вооружение. Для этого даже не обязательно иметь независимый доход, жить в сельской местности и носить кружевные митенки по воскресеньям - принципы викторианского счастья вполне может позволить себе и бизнес-леди, и студентка и вообще практически любой человек –вне зависимости от его средств и семейного положения.
Итак, что предлагает нам «Счастливая частная тихая жизнь»? В ее основе лежат восемь правил, каждое из которых является обязательным кирпичиком в пирамиде вашего душевного благополучия.

Правило номер 1. Гуляйте каждый день не меньше пяти километров
«Прогулка – есть национальная идея англосаксов», писал Генри Торо в предисловии к своей знаменитой книге «Прогулки». Англичане всегда любили гулять и «крепкие башмаки английских леди» издавна были предметом шуток со стороны всяких француженок и итальянок, которым казалось немыслимым, чтобы дама из общества проделывала ежедневно несколько миль на своих двоих – вместо того, чтобы достойно передвигаться в портшезе или ландо. Способность много ходить пешком стала своего рода национальной доблестью британцев. То, что физиология будет благодарна вам за такую замечательно размеренную и разнообразную нагрузку на свежем воздухе, понимает сегодня каждый человек, имеющий хотя бы смутное представление о здоровом образе жизни. Но в британских прогулках было и нечто более важное: именно они могли удовлетворять один из пяти первейших инстинктов человека, так называемых «инстинктов ящера» - потребность в скаутинге. Большинство животных ориентированы на то, чтобы передвигаться, изучая окружающую среду – это древнейшая из наших программ, лишь немного уступающая по важности инстинкту самосохранения и инстинкту продолжения рода. Если вы проделываете ежедневные пятикилометровые марш –броски, периодически меняя маршрут и разглядывая прохожих, магазины, скверы, поля или машины – неважно что на самом-то деле - ваш ящер будет доволен. Если же вы существуете в режиме – дом-машина-офис-машина-дом, ящер постепенно начнет хандрить. А вы –вместе с ним. И да, превратности климата не должны мешать нашим прогулкам. Как гласит английская поговорка: «Нет плохой погоды – есть плохая одежда». И кстати, то, что во время ходьбы наш мыслительный аппарат работает намного эффективнее, (спасибо активности ящера в этот момент), задолго до англичан заметили древние греки. Аристотель, например, даже создал школу «перипатетики» - лекций и философских дискуссий на ходу, во время прогулки.

Правило номер 2. Не пренебрегайте сплетнями и общением со скучными людьми.
Традиция «маленьких визитов» на чай друг к другу - еще одна радость неформальной сельской жизни у британцев. Заглянуть в гости соседу буквально на 10 минут, чтобы выпить чашечку и обменяться последними новостями – это важнейший ритуал «тихой частной жизни». Причем британец не ограничится визитами только к тем людям, которые ему на самом деле интересны. Хороший тон добрососедства обязывает поболтать и со скучнейшей старой мисс Смит, и со сварливым майором, который в сотый раз будет талдычить про то, как он охотился на тигра в Джайпуре. Да, конечно, во время беседы о том, какую ерунду вместо меренг приготовила кухарка мисс Смит, вы будете чувствовать скуку, и может быть, даже почувствуете сожаление, что тигру так и не удалось закусить майором. Но ваше подсознание в это время будет исправно перерабатывать важнейшую информацию: оно отметит ваш высокий уровень социализации в группе, достаточную частоту контактов с членами этой группы, еще раз изучит состояние вашего иерарахического статуса и совершит еще массу действий, которых вы сами, вероятнее всего, даже не заметите. Просто будете чувствовать себя спокойнее, увереннее и жизнерадостнее, как и положено представителю сверхсоциального вида, выполнившему свои социальные функции.

Правило номер 3. Ухаживайте за растениями
То, что британцы помешаны на садоводстве, причем предпочитают копаться в земле собственными руками – тоже момент общеизвестный. Пусть это будет клочок земли, размером с носовой платок, пусть балкончик, пусть хотя бы подоконник с дюжиной горшков. Хотя, конечно, собственный сад – лучше всего, и что может быть приятнее, чем два-три часа провозиться в нем, высаживая рассаду в смесь из торфа, песка и компоста? Люди, до крайности равнодушные к нашим зеленым вегетативным друзьям, вряд ли смогут понять всю восхитительность этого занятия, а между тем, это ведь тоже древнейшее, эволюционно оправданное свойство человека –стремление культивировать растения. Человек – не единственный вид на планете, который умеет это делать: муравьи разводят грибные плантации, а врановые, скажем, иногда вполне осознанно рассаживают семена деревьев, но именно человек стал истинным гением растениеводства. Мы все- потомки людей, обладавших этим даром . И чувство удовлетворения при виде посаженных нами и обихоженных растений - это очень древняя награда за эволюционно правильный поступок , важный для нашего выживания. С точки зрения, конечно, нашего подсознания, которое очень мало знает о супермаркетах, морозильниках и современном сельском хозяйстве, зато прекрасно осознает, что запах свежевскопанной земли и посаженные нами семечки – это очень, очень хорошо.

Правило номер 4. Помогайте другим людям
Жертвовать деньги в помощь дислексикам? Собственноручно вязать пинетки для младенцев в Сомали? Участвовать в благотворительной ярмарке в пользу матерей-одиночек? Правила частной тихой жизни предполагали, что леди или джентльмен непременно будет заниматься хотя бы умеренной благотворительностью. В самых роскошно обставленных гостиных всегда можно было найти куски грубого полотна из «корзинки для бедных», которую благородные дамы передавали друг другу, наполняя ее простым, но крепким бельем и детскими вещичками. Даже самые стесненные в средствах джентльмены считали своим долгом положить во время церковной службы хотя бы несколько пенсов в кружку для пожертвований. Филантропия была непременным атрибутом викторианской жизни. И выигрывали от нее отнюдь не только бедняки. В этологии существует термин «непрямая реципрокность». Он обозначает принятый у многих социальных видов принцип «особь, занимающая высокое положение в иерархии, демонстрирует это заботой о тех, кто находится ниже ее». То есть, например, скворец, занимающий лидирующее положение в стае, будет кормить тех, кто слабее его – но если слабый самец попытается засунуть кузнечика в клюв альфа-самцу – он рискует недосчитаться после такого оскорбления перьев в хвосте. «Кто всех сильнее- тот о всех и заботится» - вот что такое непрямая реципрокность, ставшая выигрышной эволюционной стратегией у социальных видов. Когда мы помогаем другим людям – мы начинаем выше оценивать свое социальное положение и чувствуем себя счастливее. И, наоборот, принимая чью-то помощь, мы часто теряем уверенность в себе и можем испытывать по этому поводу стресс. Именно поэтому анонимные пожертвования всегда считались более благородным и деликатным способом помогать другим: так мы меньше унижаем тех, кто вынужден прибегать к нашей помощи.

Правило номер 5. Соблюдайте режим дня
«Рано в кровать, рано вставать – горя и хвори не будешь ты знать». На самом деле, не так уж важно – насколько рано вы встаете. Британские джентри любили засиживаться заполночь за картами и разговорами, так что раннее вставание вовсе не было у них в приоритете. Куда важнее они считали другое – размеренный распорядок дня и питание строго по часам. Пусть вы ложитесь в час ночи, а встаете в десять – но вы делаете так всегда. Временная предсказуемость очень важна для нашего внутреннего ящера, о котором я тут уже писала – он чрезвычайный консерватор в вопросах сна, бодрствования и часов приема пищи. Если сводить ящера с ума, питаясь и отдыхая когда придется, он отомстит за это дурным настроением, расстройством сна и пищеварения. Зато если нарушать режим всего несколько раз в год – например, во время праздников, это поможет сильнее чувствовать необычность происходящего.

Правило номер 6. Держите в порядке вещи в вашем доме
Учет белья, сортировка банок варенья, запись расходов и порядок во всем – педантичность в хозяйственных делах у британцев могли оспаривать только фламандцы с немцами, да и то с натяжкой. Но при этом викторианские дома вовсе не были скучными или излишне вычищенными, наоборот, викторианский интерьер – это эклектика, загроможденность пространства мебелью и всевозможными мелочами. (Пустоты и наготы викторианцы не ценили ни в каких областях) . Но при этом хозяйка жилья точно знала расположение всякой вещи в своем доме: если сапожная щетка хранится в совке для угля, а чай – в жестянке с надписью «табак», значит, и то, и другое всегда будет именно там. Учета и контроля в викторианских домах было куда больше, чем стерильности. Пересчетом бакалеи и описями наволочек там могли упоенно заниматься каждую неделю, причем даже при наличии экономки хорошая хозяйка считала своим долгом контролировать процесс лично. И очень выигрывала от этого психологически. Эволюционная психология животных-собирателей делает представителей этих видов счастливыми, когда они могут заняться любимым занятием – рассматриванием и классификацией накопленных ими сокровищ. Сорока может часами любоваться залежами сверкающих фантиков в гнезде, белки обожают проверять свои ореховые заначки, обезьяна с наслаждением раскладывает шарики кучками по цвету –ибо все это есть неотъемлемые таланты собирателей: учет, контроль, хранение и сортировка. Даже если нам лень это делать, в процессе мы вольно или невольно включаем дремлющую в нас программу собирателя и получаем максимум удовлетворения от хорошо разобранного ящика стола или буфета. И, наоборот, наличие в доме «темных» мест – захламленных чуланов, полок или шкафов вызывает в нас беспокойство и неудовлетворенность, даже когда мы о них и не вспоминаем.

Правило номер 7. Общайтесь с детьми или животными
Наличие рядом существа, нуждающегося в вашей заботе –особенно малолетнего представителя вашего вида - веский повод для организма свести к минимуму любые метаболические реакции, которые могли бы вызывать у вас депрессию. У всех видов с половой стратегией, предполагающей долгое выращивание ограниченного числа детенышей, появление потомства накладывает на родителей столь серьезные обязанности, что без дополнительной биохимической поддержки они могли бы с ними и не справиться. И хотя идея о том, что дети - это практически гарантированное счастье, принадлежит не викторианцам, а куда более древним обществам, но именно викторианцы первыми стали находить удовольствие от простого общения с детьми. Именно в эту эпоху впервые в истории человечества ребенок стал рассматриваться не как маленький и глупый взрослый - а как существо с особыми потребностями. Детские праздники, детская литература, детская одежда, права ребенка – это все зарождалась именно в викторианских детских. Игры и разговоры с детьми - своими или соседскими – стали считаться вполне приличным занятием для любого взрослого. А что делать, если детей поблизости нет? Их роль отчасти могут взять на себя животные-компаньоны, которые так же нуждаются в нашей помощи, в нашей защите и так же забавляют нас своей наивностью. Неудивительно, что викторианцы горячо любили своих кошек и собак, дав жизнь многочисленным обществам по защите прав этих животных.

Правило номер 8. Каждый вечер записывайте события минувшего дня.
Наверное, всем известно, что сны – даже самые яркие – могут стремительно забываться уже через минуту-другую после пробуждения. Самый лучший способ запомнить сновидение – это рассказать его , пусть даже самому себе. Вербальное подкрепление мимолетных образов сразу переводит это воспоминание в более надежную ячейку памяти. Тот же принцип действует и при запоминании событий реальных – какие бы сильные впечатления мы ни испытали, мы всегда рискуем их забыть, если не облечем свои ощущения в слова. Хотите, чтобы прожитая жизнь воспринималась вами как что то очень долгое и насыщенное событиями? Ведите дневник. Или, как это делали викторианцы, пишите письма обо всем, что с вами происходило. 3-4 обстоятельных письма в неделю были нормой - традиционного с писем, которые вы писали, вы сразу и снимали копию, чтобы потом хранить ее вместе с ответом вашего корреспондента и перечитывать все это в свободные часы.
Сейчас этой цели вполне могут служить многочисленные сервисы интернет-блогов, но и старый привычный способ записывания пережитого ручкой на бумаге вполне справится с задачей превратить в вашем сознании вашу жизнь – в почти бесконечный увлекательный роман, пусть даже его действие на посторонний взгляд и не будет блистать разнообразием сюжетов и экспозиций. Записывая и регулярно заново переживая все события каждого дня, вы делаете его многоцветной страницей вашей биографии". ©

Скажу честно: прогулки (правда, до 3 км), ежедневник, режим сна и уход за растениями (летом на участке, зимой дома) я практикую и очень довольна. Остальное переделываю на свой вкус. И таки да, творческую работоспосбность эти небольшие дела повышают. Казалось бы, на них требуется время — зато оставшееся у меня получается расходовать радостнее и толковей. Надеюсь, и вам что-нибудь придётся по душе!

Рулетка запускается!

---

08.09.2013 в 17:33

Пишет  Haime:

очень полезную штуку утащила от Блог CG

посмотреть и скачать



Список полезных плагинов для PS
____________________________________________________

● krakako — каждый из нас сталкивался с ситуацей, когда хочется, или даже необходимо, показать своё творение друзьям или заказчику, с помощью плагина krakako, этот процесс сокращается буквально до 3-ёх кликов.

● Coolorus 1.2 — думаю многим не хватает, человеческого и удобного цветового круга для PS, с возможностью выбора цветовых схем.

● Quick Snapshots — плагин для сохранения степов (этапов работы)

● Сoldwarm — у вас возникают проблемы с холодными и теплыми оттенками цвета? Тогда этот плагин для вас.

● Perspective Tools — скрипт для создания сетки перспективы, для понимания как работает, лучше глянуть видео:vk.cc/1LOZ9q

@темы: *.*

---

09.09.2013 в 14:51

Пишет  Haime:

NorthernChild - лекция "Мой путь от грязи к цвету"
нашел, заделись с пч)
и для себя, чтобы не потерять.

@темы: *.*

---

очень визуальная словесная радость))

Нейтральный эльф, легкомысленный воин и притворщик
с опасной бритвой и хорошими манерами.

18.03.2013 в 01:11

Пишет  Небесный Ящер:

Пронзатор ID (спешл для ЗФБ)
Пронзатор предсказывает дайри-пользователю его обличье по ID - кем бы он оказался, если бы попал в фентази-оридж.
Кликайте карты по горизонтали в соответствии с вашим ID, открывая по одной карте в столбце.
Для dairy ID короче 7 символов приписываем в начало 0. (пример: для ID: 1 набираем в пронзаторе 0000001)

Нейтральный	человек,	удачливый	маг	и музыкант	с клинком за пазухой	и харизмой.
Светлый	оборотень,	лукавый	воин	и поэт	с пузырьком яда	и честными глазами.
Темный	перевертыш,	коварный	целитель	и сердцеед	со связями	и острым языком.
Переменчивый	наг,	дерзкий	клирик	и игрок	с интригами	и хуком справа.
Неведомый	демон,	любвеобильный	делец	и бастард	с краплеными картами	и адским псом.
Нейтральный	вампир,	бессовестный	искатель	и повеса	с банковским счетом	и черной меткой.
Светлый	эльф,	таинственный	разбойник	и авантюрист	с удавкой в кармане	и веселым настроем.
Темный	ангел,	верный делу	шпион	и притворщик	с опасной бритвой	и хорошими манерами.
Переменчивый	морф-химера,	легкомысленный	некромант	и беглец	с индульгенцией	и пропуском в ад.
Неведомый	элементаль,	хладнокровный	мастер	и шутник	с чарующей улыбкой	и мертвой хваткой.

---

01.02.2013 в 20:32

Пишет  Desert Eagle:

Хочу примерить Торина
Не уверена, было ли здесь такое или нет.
В общем, модные тенденции Зима 2013

Пишет туева куча юзеров:

@темы: *.*

---

музыкальный автомат :)

22.10.2011 в 16:56

Пишет  Алекто Джин:
Тут, правда, нет годов, которые заканчиваются на 0 и 9, но тогда можно щелкнуть на любой и поменять год в адресной строке - тогда откроется нужный.

Пишет  Сеш:
Жмите на любой год и откроется плеер из 20-ти хитов этого года.

---

Дорогие друзья, мы тут ввязались в организацию сего действа:



сслыка на жж-сообщество , ссылка на анонс
Приходите сами, приводите друзей. Кросспост приветствуется

---

@темы: video, The Game, *.*, sound

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Люблю ветер. Больше всего на свете.
Как воет ветер! Как стонет ветер!
Как может ветер выть и стонать!
Как может ветер за себя постоять!

О, ветер, ветер! Как стонет в уши!
Как выражает живую душу!
Что сам не можешь, то может ветер
Сказать о жизни на целом свете.

Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу…

Душа ведь может, как ты, стонать.
Но так ли может за себя постоять?
Безжизнен, скучен и ровен путь.
Но стонет ветер! Не отдохнуть…

Н. Рубцов

@темы: стиши

---

Begining of The Game

I am the eagle, I live in high country
In rocky cathedrals that reach to the sky
I am the hawk and theres blood on my feathers
But time is still turning they soon will be dry
And all of those who see me, all who believe in me
Share in the freedom I feel when I fly

Come dance with the west wind and touch on the mountain tops
Sail oer the canyons and up to the stars
And reach for the heavens and hope for the future
And all that we can be and not what we are

@темы: lyrics, The Game

---

Р. Брэдбери "Секрет мудрости"

Отсканировано из журнала "РИСК" 3/4'93
Перевела с английского Нора Галь (1977)
---------------------------------------------------------------
Наверное, трудно найти человека, которому неизвестно имя Рэя Брэдбери -- выдающегося американского писателя, вошедшего в нашу культуру прежде всего как мастер лирико-психологической фантастики. Однако далекое будущее и иные миры всегда были для Брэдбери не целью, а средством -- в постижении человеческой сущности, в художественном исследовании любви, добра, ответственности, призвания... Лучше, чем кто-либо другой, знала об этом Нора Галь (1912-1991) -- переводчик, чей труд и талант позволили русскому читателю принять и полюбить как своих Маленького принца Экзюпери и героев "Поющих в терновнике", проникнуть в загадку "Постороннего" Камю, в сложный мир персонажей лучших пьес Пристли... Нора Галь перевела 27 рассказов Брэдбери -- все они многократно переиздавались по-русски. Кроме одного. "Секрет мудрости" был переведен в 1977 году и с тех пор лежал в столе переводчика: ни в одном из многочисленных сборников Брэдбери напечатать его не удавалось. С любезного разрешения наследников переводчика мы впервые публикуем (в слегка сокращенном виде) этот рассказ в переводе Норы Галь.
---------------------------------------------------------------


Комната была точно большой теплый очаг, где светло от незримого
пламени и притом уютно. Лениво поглядывали оранжевыми зрачками
несколько тлеющих угольев в камине. В этих стенах медленно
разливалась, иссякала и вновь их наполняла музыка. Единственная
лимонного цвета лампа освещала стены, солнечно желтые, как лето.
Безупречно натертый паркет поблескивал темной рекой, и по этой глади
плыли коврики, ярким оперением -- ослепительной голубизной, белизной,
сочной зеленью джунглей -- подобные птицам Южной Америки. Тут и там на
четырех столиках в белых фарфоровых вазах горели безмятежными щедрыми
кострами свежесрезанные оранжерейные цветы. И со стены над камином
смотрел на все это портрет серьезного юноши с глазами того же цвета,
что изразцы камина, - ярко-синими, так и сверкающими умом и радостью
жизни. Войди кто-нибудь украдкой в эту комнату, он, пожалуй, не
заметил бы, что в ней есть два человека, так были они тихи и
неподвижны. Один сидел, откинувшись на спинку белоснежного дивана,
закрыв глаза. Другой лежал на диване, головой на коленях у первого.
Глаза его тоже были закрыты, он слушал. В стекла негромко стучался
дождь. Музыка умолкла.
И тотчас что-то слабо заскреблось у двери.

...

Оба удивленно раскрыли глаза: люди как известно, в дверь не
скребутся, люди стучатся. Тот, что лежал на диване, мигом вскочил,
бросился к двери, окликнул:
- Есть там кто?
А как же! -- отозвался стариковский голос.
- Дедушка!
Молодой человек распахнул дверь и втащил в залитую теплым светом
комнату невысокого кругленького старичка.
- Том, малыш, Том, до чего ж я рад тебя видеть!
Они крепко обнялись, похлопали друг друга по спине. Потом старик
заметил, что в комнате есть кто-то еще, и отступил.
Том круто повернулся, протянул Руку.
- Дедушка, а это Фрэнк. Фрэнк, это дедушка... то есть... фу, черт!
Старик разрядил минутное замешательство: быстрыми шажками он
подошел к дивану, схватил Фрэнка за руку, потянул, тот встал -- теперь
он возвышался над маленьким гостем из ночи, и старик, задрав голову,
крикнул ввысь:
- Так, стало быть, Фрэнк?
- Да, сэр -- отозвался с вышины Фрэнк.
- Я пять минут стоял под дверью, - сказал дед.
- Целых пять минут? -- тревожно воскликнули оба.
- ... и все сомневался, стучать или не стучать. Услыхал музыку и
говорю себе, черт возьми, если у него там девчонка, либо пускай
выкинет ее в окошко под дождь, либо пускай покажет старику, какая она
есть красотка. Постучал и... и никакой девчонки тут не видать... вот
провалиться мне, вы ее, верно, запихнули в чулан, а?
- Никакой девчонки тут нет, дедушка, -- Том обвел руками комнату.
- Но... -- Дед оглядел натертый пол, чистенькие коврики, яркие
цветы, зоркие портреты на стенах.
- Вы что ж, у нее временные жильцы?
- Жильцы?
- Я что говорю, у этой комнаты такой вид, сразу чувствуешь, тут не
без женщины. Прямо как на рекламе туристских пароходов, я на такие в
витринах полжизни любовался.
- Ну мы... -- начал Фрэнк.
- Дело вот в чем, дедушка, - сказал Том и откашлялся. -- Мы сами
тут все устроили. Отделали заново.
- Отделали заново? -- Старик даже рот раскрыл от изумления.
Круглыми глазами опять оглядел комнату. -- Это вы вдвоем такое
сотворили? Боже милостивый! Он потрогал синюю с белым керамическую
пепельницу, погладил коврик, яркий, точно какаду.
- Кто же из вас что делал? - спросил он вдруг и пытливо посмотрел
на них обоих. Том покраснел.
- Понимаешь ли, мы...
- Нет-нет, молчи! -- крикнул старик и поднял руку. Что ж это я,
только ввалился и сразу давай вынюхивать, как безмозглый пес, а лисы
никакой нету. Спроси лучше, куда я сам собрался, и что затеял, а? И
кстати сказать, не пахнет ли в вашей картинной галерее еще одним
Зверем?
- Такой Зверь найдется! - отозвался Том.
Он снял с деда плотное пальто, достал три стакана и бутылку
ирландского виски -- старик коснулся ее осторожно и нежно, как
новорожденного младенца.
- Вот так-то лучше, -- сказал он. - За что пьем?
- Как за что? За тебя, дедушка!
- Нет, нет. -- Старик задумчиво посмотрел на Тома, потом на его
друга. -- Бог ты мой, -- вздохнул он.
- До чего ж вы оба молодые, прямо сердце разрывается, на вас
глядя. Даваите-ка выпьем за здоровые сердца, за румяные щеки, за то,
что вся жизнь впереди и где-то там счастье только и ждет -- приходи и
бери. Верно я говорю?
- Верно! -- дружно отозвались Том и Фрэнк и выпили.
И пока пили, все трое весело, а может, и опасливо присматривались
друг к другу. И молодые увидели: в румяном оживленном лице старика,
хоть на нем немало морщин, хоть не мало следов оставила на нем суровая
жизнь, проглядывает сквозь годы отраженное лицо Тома. Особенно ясно в
голубых стариковских глазах светится тот же острый живой ум, что и в
глазах портрета на стене, -- глаза эти останутся молоды, пока не
закроются веки под тяжестью смертных монет. И в уголках стариковских
губ прячется та же улыбка, что поминутно вспыхивает на лице Тома, и
руки старика так же на диво быстры, как руки Тома. Так эти двое пили,
наклонялись друг к Другу, улыбались и снова пили, каждый отражался в
другом как в зеркале, каждый -- в восторге от того, что старый старик
и зеленый юнец с одинаковыми глазами и руками, с одной и той же кровью
встретились в эту дождливую ночь.
- Эх, Том, Том, на тебя любо поглядеть, -- сказал дед. -- Тошно
было без тебя в Дублине эти четыре года. Но, черт возьми, я помираю.
Нет, не спрашивай, отчего да почему. Это открыл доктор, чтоб ему пусто
было, и стукнул меня такой вот новостью по башке. Я и порешил, чем
родне раскошеливаться на дорогу, чтоб попрощаться со старой клячей,
съезжу-ка я сам, у всех побываю, всем пожму руки да выпью с ними на
прощанье. Ну и вот, нынче я здесь, а завтра покачу за Лондон, повидаю
Люси, а послезавтра в Глазго, повидаю Дика. Только на денек, ни у кого
больше не задерживаюсь, не хочу быть людям обузой. И незачем на меня
глаза таращить. Жалеть меня нечего. Мне уже восемьдесят стукнуло, пора
устраивать поминки, честь по чести, у меня на это и деньги отложены,
так что помалкивай. Вот езжу ко всем, хочу своими глазами увидать, что
все веселы и здоровехоньки, тогда, может, помру с легким сердцем. Я...
- Дедушка! -- вдруг закричал Том и схватил старика за руки, потом
обнял за плечи.
- Ну-ну, спасибо, малыш, -- сказал старик, встретив взгляд юноши,
затуманенный слезами. -- Все по глазам вижу, и хватит. -- Он мягко
оттолкнул внука. -- Расскажи-ка мне про Лондон, про свою работу, про
этот дом. И ты тоже рассказывай, Фрэнк, Друг Тома для меня все равно
что родная кровь.
- Простите, -- Фрэнк метнулся к двери. -- У вас много всего есть,
о чем побеседовать. А мне надо кое-что купить...
-- Обожди!
Фрэнк остановился.
Лишь теперь старик повнимательней рассмотрел портрет над камином,
подошел ближе, прищурился на подпись в нижнем углу.
- Фрэнк Дэвис. Это ты и есть, мальчик? Ты, что ли, это рисовал?
- Да, сэр, -- отозвался от двери Фрэнк.
- И давно?
- Три года назад, если не ошибаюсь. Да, три года. Старик медленно
кивнул, словно эта подробность еще усилила его недоумение, усложнила
загадку, над которой он ломал голову.
- А знаешь, Том, на кого это похоже?
- Знаю, дедушка. На тебя. Когда ты был такой же.
- Так ты тоже заметил, а? Чтоб мне провалиться. Это я в день,
когда мне сравнялось восемнадцать и вся Ирландия со всеми своими
зелеными лугами и милыми девушками у меня впереди. Это я и есть, я
самый. Бог свидетель, я был хорош собой, и ты тоже хорош собой, Том. А
ты, Фрэнк, бог свидетель, ты колдун. Ты знатный художник, паренек.
- Делаешь, что можешь, -- Фрэнк тихо отошел от двери и теперь
стоял посреди комнаты. Делаешь, что знаешь и умеешь.
- А ты знаешь Тома до последнего волоска, до последней реснички, -
старик с улыбкой обернулся. Что, Том, каково это -- глядеть на свет
моими глазами? Чувствуешь, что тебе все нипочем, что ты герой и целый
мир только тебя и ждет? Том засмеялся. И старик засмеялся. И Фрэнк за
ними.
- Еще по стаканчику. -- Старик налил всем виски. -- И тогда мы
дадим тебе дипломатически улизнуть, Фрэнк. Но после возвращайся. Мне
надо с тобой потолковать.
- О чем? -- спросил Фрэнк.
- О великих тайнах. О Жизни, о Времени, о Человеческом
Существовании. О чем же еще, по-твоему, Фрэнк?
- Этого довольно, дедушка, -- начал Фрэнк и запнулся, пораженный
словом, которое сорвалось с языка. -- То есть, простите, мистер
Келли.,.
- И дедушки довольно.
- Мне надо бежать, -- Фрэнк залпом выпил виски. -- Я тебе позвоню,
Том.
Дверь затворилась. Фрэнк исчез.
- Ты, конечно, ночуешь здесь, дедушка? -- Том подхватил чемодан
старика. -- Фрэнк не вернется. Ты будешь спать на его постели. -- Том
уже застилал один из двух диванов у дальней стены. -- Только ведь еще
рано. Давай еще немного выпьем, дедушка, и поговорим.
Но старик, ошеломленный, молча разглядывал одну за другой картины
по стенам.
- Здорово нарисовано.
- Это все Фрэнк.
- И та лампа очень красивая.
- Ее сделал Фрэнк.
- А этот ковер на полу тоже...?
- Фрэнк.
- Чтоб мне провалиться, прошептал старик. -- Ну и работяга этот
Фрэнк!
Он медленно ходил по комнате, словно по музею.
- Да, тут таланту хоть отбавляй, - сказал он. -- В Дублине ты ни
на какие такие искусства был не мастер.
- Поживешь вдали от дома -- всему научишься, -- смущенно сказал
Том.
Старик закрыл глаза и допил свой стакан.
- Тебе что, нехорошо, дедушка?
- Меня скрутит среди ночи, - сказал старик. -- Пожалуй, еще вскочу
с постели и заору как бешеный. А сейчас так только, малость в животе,
да малость в затылке. Давай потолкуем, малыш.
И они толковали и пили до полуночи, а потом внук уложил деда и лег
сам, и долго спустя оба уснули.
Часа в два ночи старик внезапно проснулся. Он всматривался в
темноту, пытаясь понять, где же он, потом разглядел картины по стенам,
мягкие кресла, лампу и коврики -- все, что смастерил Фрэнк, -- и сел
на постели. Сжал кулаки. Потом встал, наспех оделся и, шатаясь,
кинулся к двери.
Хлопнула дверь, и Том широко раскрыл глаза. За стеной во тьме
слышался голос - кто-то звал, кричал, бросал вызов стихиям,
богохульствовал, во все горло выкрикивал проклятия, и под конец
обрушился град ударов, диких, неистовых, будто на стену или на
злейшего врага.
А долго спустя дед, волоча ноги, промокший до нитки, вернулся в
дом. Шатаясь, что-то бормоча, он перед погасшим камином содрал с себя
насквозь мокрую одежду, бросил на уголья газету, -- на миг вспыхнуло
пламя и озарило его лицо, ярость в этом лице утихала. Старик отыскал
брошенный Томом халат, накинул на плечи. Потом протянул руки к
меркнущим угольям, и Том зажмурился: руки были в крови.
- Черт, черт, черт. Вот так! Старик налил себе виски и залпом
выпил. Сощурился на Тома, на картины по стенам, опять поглядел на
Тома, на цветы в вазах и снова выпил. Долго спустя Том сделал вид,
будто просыпается.
- Третий час. Тебе отдохнуть надо, дед.
- Отдохну, когда кончу пить. И думать!
- О чем думать, дед?
Старик сидел в сумраке, держа обеими руками стакан, угольки в
камине источали последний призрачный свет.
- Сейчас я вспоминал твою милую бабушку, июнь девятьсот второго. И
как родился твой отец, и это было отлично, а потом родился ты, и это
было отлично. И как твой отец помер, а ты был совсем кроха, и как
круто пришлось твоей матери, скудное, голодное и холодное это было
житье в суровом Дублине, и, пожалуй, мать уж чересчур над тобой
тряслась. А я все время на работе, в поле, и виделись мы только раз в
месяц. Люди рождаются, люди умирают. Такие мысли вертятся у старика в
голове все ночи напролет. Я думал про то, как ты родился, Том, это был
счастливый день. А теперь вот гляжу на тебя здесь. Так-то.
Старик допил виски.
- Дед, -- сказал наконец Том, будто малый ребенок, что ждет
наказания и прощения за еще не названный грех, -- я тебя огорчил?
- Нет, -- сказал старик. И прибавил: -- Но каково тебе придется в
жизни, как-то к тебе люди повернутся, хорошо или худо... вот что мне
спать не давало.
Старик сидел неподвижно. Внук долго смотрел на него во все глаза и
наконец сказал, будто прочитал его мысли:
- Я счастлив, дедушка.
Старик наклонился к нему.
- Правда счастлив, малыш?
- Как никогда в жизни.
- Вон что? -- в полутьме старик вгляделся в лицо юноши. -- Да,
вижу. Но надолго ли твое счастье, Том?
- А разве бывает счастье надолго, дедушка? Ведь все на свете
проходит, правда?
- Молчи ты! У нас с твоей бабушкой ничего не прошло!
- Нет, не так. Ведь не все время было одинаково. Первые годы -
одно, а потом уже другое.
- Старик закрыл глаза, потом крепко потер лицо.
- Да, твоя правда. У каждого из нас две, нет, три, нет, четыре
жизни. И все они проходят, что верно, то верно. А вот память о них не
проходит. Проживешь четыре, пять, дюжину жизней, а из них одна совсем
особенная. Помню, один раз...
Старик запнулся и умолк.
- Что один раз, дед?
Взгляд старика устремился в дальнюю даль минувшего. Теперь он
обращался не к этой комнате, не к Тому, ни с кем он не говорил.
Кажется, даже не с самим собой.
- О, это было давным-давно. А нынче вечером, когда я только вошел
в эту комнату, вот чудно, почему-то сразу вспомнилось. И я побежал по
берегу Голуэя обратно к той неделе...
На нее пришелся мой день рождения, подумать только, двенадцать мне
сравнялось! Еще при королеве Виктории, жили мы в сложенной из торфа
халупе у самого Голуэя, и я бродил по берегу, а денек летний был такой
ясный, погожий, даже грустно, ведь знаешь -- это ненадолго.
И в такую вот солнечную теплынь раз по прибрежной дороге прикатил
цыганский фургон, и стали эти черные-пречерные цыгане табором на
берегу залива. Там были отец, мать и девушка, и еще этот парнишка, и
вот он бегом бежит ко мне по берегу, оттого наверно, что ему скучно
одному, а я тут тоже один, делать мне нечего, я и рад бы новому
человеку.
Подбежал он. Век не забуду, как я увидал его тогда, в первый раз,
не забыть мне этого, покуда в землю не закопают. Он...
Ах ты, господи, нет у меня таких слов! Стой, погоди. Надо сперва
рассказать, что было еще того прежде.
Приехал в Дублин цирк. Пошел я глядеть, там показывали уродцев и
карликов, и страхолюдных лилипутиков, и жирных-прежирных женщин, и
тощих мужчин, что твои скелеты. А перед последним чудом и вовсе
толчея, ну, думаю, наверно тут всем уродам урод. Протиснулся -- какое
пугало напоследок покажут? И вижу... Сидит девочка, малышка, годиков
шесть, уж такая беленькая, такая хорошенькая, щечки нежные, глаза
голубые, кудряшки золотые, и такая тихая, спокойная, что после всех
тех калек глядишь -- не оторвешься. Весь народ хлынул к ней, чтоб
исцелиться. Потому как там был больной зверинец, и только эта малютка
-- милый, славный доктор -- возвращала жизнь.
Ну и вот, та девулька при цирке оказалась таким же чудом
нежданным, как этот паренек, который бежал ко мне по берегу, что твой
жеребенок.
Он был не черный, как его отец с матерью.
Волосы -- золотые кудри и солнечные зайчики. В ярком свете он был
точно из бронзы литой. Невозможная штука, но казалось, что этот
двенадцатилетний паренек, как и я сам, только нынче родился на свет,
такой он был свежий, весь как новенький. И карие глаза блестят, будто
у зверька, что носится по всем на свете побережьям.
Он остановился как вкопанный, и сперва мне ничего не сказал,
просто засмеялся. И по смеху понятно было -- это он рад, что живет.
Наверно я засмеялся в ответ, уж очень заразительно он радовался. Он
протянул коричневую руку. Я замешкался. Он нетерпеливо схватил меня за
руку.
Бог ты мои, сколько лет прошло, а я помню, что мы сказали Друг
другу!
- Чудно, правда?
Я не спросил, что чудно? Я и сам знал. Он сказал, он Джо. Я
сказал, я Тим. И вот мы, двое мальчишек, стоим на берегу, и весь мир
для нас -- отличная, небывалая шутка.
Поглядел он на меня огромными круглыми светлокарими глазищами и
засмеялся, на меня пахнуло его дыханием, и я подумал: он жевал сено!
Его дыхание пахло скошенной травой, и у меня вдруг закружилась голова.
Этот запах меня оглушил. Я даже зашатался, подумал -- ух ты, вроде я
пьяный, а отчего? Мне уже случалось отведать глоток из отцовской
бутылки, но чтоб от этого? Оттого, что незнакомый паренек жевал
сладкий клевер? Нет, не может быть!
А Джо глянул мне прямо в глаза и говорит:
- У нас не очень-то много времени.
- Не очень много? -- спрашиваю.
- Ну да, чтоб дружить. Мы же друзья, верно?
От его дыхания на меня пахнуло свежескошенным лугом.
Бог ты мой, я хотел крикнуть: верно! И чуть не упал, будто он меня
по дружбе стукнул. Но все-таки устоял на ногах, только попятился. Рот
раскрыл, опять закрыл, наконец спрашиваю:
- А почему это времени мало?
- Вот потому, -- говорит Джо. -- Мы тут пробудем только шесть
дней, от силы семь, а потом поедем дальше, по всей Ирландии.
- Шесть дней? Да это все равно что ничего! -- возмутился я и сам
на понял, отчего мне вдруг так худо стало, будто я остался тут один на
берегу, несчастный, брошенный. Ничего еще не началось, а я уже горевал
о конце.
- День тут, неделя там, месяц еще где-нибудь, -- сказал Джо. --
Мне надо жить очень быстро, Тим. У меня не бывает друзей надолго.
Только то, что запомню. И я, куда ни приеду, говорю новым друзьям:
скорей, давай сделаем то, сделаем это, пускай случится побольше
всякого, тогда ты станешь меня вспоминать, когда я уеду, а я - тебя, и
мы станем говорить: вот это был друг! Ну, начали. Догоняй!
Джо осалил меня и побежал.
Я бежал за ним и смеялся -- ведь глупо, бегу со всех ног догонять
мальчишку, которого и знаю-то всего пять минут! Наверно, добрую милю
мы пробежали по длинному летнему берегу, и тогда только он дал себя
поймать. Я думал - поколочу его, чего это он заставил меня так далеко
бежать зря, неизвестно зачем! Но когда мы повалились наземь и я
положил его на обе лопатки, он только дохнул разок мне в лицо -- и я
сел и таращу на него глаза, будто схватился мокрыми руками за голый
электрический провод. А он захохотал.
- Ого, Тим, -- говорит, -- мы с тобой будем настоящие друзья.
Знаешь, какое у нас в Ирландии тянется месяцами унылое, холодное
ненастье? Так вот, всю ту неделю, когда мне сравнялось двенадцать,
было лето -- каждый день из тех семи, про которые Джо сказал, что это
весь срок и после никаких дней не будет. Мы бродили по берегу, только
и всего, очень просто: бродили по берегу, строили замки из песка, а то
взбирались на холмы и сражались там среди древних курганов. Нашли
старинную круглую башню и перекликались -- один сверху, другой от
подножья. Но больше просто бродили, обняв друг друга за плечи, точно
родились такими вот сплетенными двойняшками и нас не разделили ни
ножом, ни электричеством. Я вдыхал его дыхание. Дышал ему в лад. Мы
болтали на прибрежном песке до поздней ночи, пока родители не
приходили нас искать. Меня заманивали домой, и я укладывался спать
рядом с ним или он рядом со мной, и мы болтали и смеялись, ей-богу,
смеялись ночь напролет, до рассвета. А потом опять бежали на волю и
носились как бешеные. И, глядишь, валяемся без сил и уж до того хорошо
и весело, зажмуримся, вцепимся друг в дружку и хохочем-заливаемся,
смеха не удержать, так и рвется из глотки, будто выскакивают из речки,
гоняются друг за дружкой серебряные форели. Ей-богу, я купался в его
смехе, а он в моем, под конец, бывало, совсем ослабнем, выдохнемся,
будто это нас любовь измучила и оставила без сил. Запыхаемся, как
щенята жарким летом, уже и смеяться нет мочи, и ко сну клонит от
полноты дружбы. И всю ту неделю дни стояли голубые и золотые, ни
облачка, ни капли дождя, и ветер пахнул яблоками -- нет, не яблоками,
только буйным дыханием того парнишки.
Долгие годы спустя мне подумалось -- если б можно старику сызнова
омыться в этом летнем роднике, в буйной струе его дыхания... да ведь
можно бы сбросить с плеч лет двадцать, опять помолодеть!
Но смеха больше нет, и того паренька нет, он уже взрослый,
затерялся в мире, неведомо где, две жизни минуло с той поры, и вот я
первый раз про это рассказываю. Ведь кому было рассказать? С той
недели, когда мне сравнялось двенадцать и я получил в дар его дружбу,
и до нынешнего дня кому я мог рассказать про тот берег и то лето, и
как мы бродили сплетя наши руки и наши жизни, и жизнь была без сучка и
задоринки, словно буква О, черт возьми, огромный законченный круг: на
диво погожие летние дни, когда мы так славно болтали и ни капельки не
сомневались, что будем жить вечно, никогда не умрем, что мы добрые
друзья навсегда.
А потом неделя кончилась и он уехал.
Он был мудрый не по годам. Не стал прощаться. Неожиданно их
повозка исчезла.
Я носился по всему берегу, кричал и звал. И далеко впереди увидал
- за вершину холма уходит табор. И тут во мне заговорила мудрость
друга. Не догоняй. Отпусти. И моя мудрость подсказала мне: теперь
плачь. И я заплакал.
Я плакал три дня, а на четвертый притих. Много месяцев я не ходил
больше на берег. И во все годы, что прошли с тех пор, никогда со мной
не бывало ничего похожего. Я прожил хорошую жизнь, была у меня
отличная жена, хорошие дети и ты, Том, ты. Но верно тебе говорю,
никогда больше не знал я такой тоски, такого неистового, бешеного
отчаяния. Никогда и от вина так не пьянел. Никогда больше так не
рыдал. Почему это, Том? Почему я тебе это говорю и что это было такое?
В далеком детстве, когда был я еще невинный младенец, ничего не знал и
не понимал. Как же так: все другое понемногу проходит, забывается, а
вот его я помню? Господи прости, ведь я иной раз не могу вспомнить
лица твоей милой бабушки, а вот его лицо там, на берегу моря, опять и
опять перед глазами. Почему опять мне видится, как мы валимся наземь и
земля сама поднимается нам навстречу и принимает буйных жеребят,
ошалелых от изобильной сладкой травы и от нескончаемых солнечных дней
впереди?
Старик умолк. Потом прибавил:
- Говорят, секрет мудрости в том, чтоб не все досказывать до
конца. Больше я ничего не скажу. Не понимаю, почему я и это рассказал.
- Зато я понимаю, -- отозвался Том из полутьмы.
- Ой ли, паренек? -- переспросил старик. -- Ладно. Когда-нибудь ты
мне это растолкуешь.
- Да, -- сказал Том. -- Когда-нибудь.
Они прислушались к дождю, что стучал в окна.
- Ты счастлив, Том?
- Ты ведь уже спрашивал об этом, дедушка.
- И опять спрашиваю. Ты счастлив?
-Да.
Молчание.
- Так значит, это -- лето на морском берегу, Том? Волшебные семь
дней? И ты пьян?
Том долго не отвечал и наконец только и сказал:
- Дед...
И молча кивнул -- один только раз.
Старик откинулся в кресле. Он мог бы сказать: это пройдет. Мог бы
сказать: это не надолго. Многое мог бы он сказать. Но только и
промолвил:
- Том?
- Да, сэр?
- Ах, черт! -- вдруг закричал старик. -- Черт, дьявол! Пропади оно
все пропадом! -- Тут он умолк и задышал ровно, спокойно. -- Ну, вот.
Экая сумасшедшая ночь. Не мог я напоследок не завопить. Просто не мог,
малыш.
И наконец под шум ливня оба уснули.
С первым проблеском рассвета старик тихо, осторожно оделся,
подхватил свой чемодан и, наклонясь, ладонью коснулся щеки спящего
юноши.
- Прощай, Том, -- шепнул он.
И стал в сумраке спускаться по лестнице туда, где упорно,
неустанно лил дождь, и вдруг увидел -- у нижней ступеньки ждет друг
Тома.
- Фрэнк! Неужели ты провел тут всю ночь?
- Нет-нет, мистер Келли! поспешно ответил Фрэнк. -- Я ночевал у
приятеля.
Старик обернулся и поглядел наверх, будто мог разглядеть там, за
темной лестницей, в тепле комнаты, спящего Тома.
Звук, похожий на рычание, поднялся было у него в горле -- и замер.
Он неловко переступил с ноги на ногу и опять поглядел на загорающееся
зарей лицо молодого человека -- того, кто написал портрет над камином,
там, в комнате наверху.
- Кончилась эта окаянная ночь, - сказал старик.
Шагнул вниз на одну ступеньку и вдруг взорвался:
- Слушай! Если ты когда-нибудь сделаешь Тому что худое, клянусь
богом, я тебе все кости переломаю! Понял?
Фрэнк протянул руку.
- Не тревожьтесь.
Старик поглядел так, будто отродясь не видывал протянутой для
пожатья человеческой руки. И вздохнул.
- А, черт подери, Фрэнк, друг Тома, такой молодой, что посмотришь
-- глазам больно. Прочь с дороги!
Они пожали друг другу руки.
- Ого, и хватка же! -- удивился старик.
И исчез, будто этим проливным, бесконечным дождем его смыло.
Молодой человек затворил за собою дверь наверху, постоял, издали
глядя на спящего, и наконец подошел и, словно неведомое чутье ему
подсказало, дотронулся до щеки, в точности там, где на прощанье -- и
пяти минут не прошло -- легла рука старика. Тронул ладонью золотистую,
как лето, щеку.
Том улыбнулся сквозь сон той же улыбкой, какою улыбался отец его
отца, и из глубины сна позвал старика.
И еще раз позвал.
И снова спокойно уснул.

---------------------------------------------------------------
(C) Copyright 1977, Нора Галь, наследники -- перевод

отсюда

@темы: библиотека

---

"Вино из одуванчиков" Р. Брэдбери

"Она была из тех женщин, у кого в руках всегда
увидишь метлу, или пыльную тряпку, или мочалку, или поварешку. Утром
она, что‑то мурлыча себе под нос, срезала с пирога подгоревшую корочку,
днем ставила пироги в духовку, а в сумерки вынимала их. Когда она несла в
буфет фарфоровые чашки, они звенели, точно колокольчики. Она неутомимо
сновала по комнатам, словно пылесос, выискивая малейшие пылинки, наводя
везде чистоту и порядок. В каждом окне стекла сверкали, как зеркала,
вбирая в себя солнечные лучи. Дважды в день она обходила весь сад с
лопаткой в руках – и всюду, где она проходила, тотчас распрямлялись и
вспыхивали ярче трепетные огоньки цветов. Спала она спокойным сном, за
всю ночь переворачивалась с боку на бок раза три, не больше, – она вся
отдыхала, точно белая перчатка, которую на рассвете вновь заполнит
неутомимая рука. А проснувшись, легко касалась людей и поправляла их,
как покосившиеся картины.

Но теперь…

...

 

– Бабушка, –
говорили все в доме. – Прабабушка. Казалось, надо было сложить
длинный‑длинный столбик чисел – и вот теперь наконец под чертой выводишь
самую последнюю, окончательную. Она начиняла индеек, цыплят, голубей,
взрослых людей и мальчишек. Она мыла потолки, стены, больных и детей.
Она настилала на полы линолеум, чинила велосипеды, разводила огонь в
печах, мазала йодом тысячи царапин и порезов. Неугомонные руки ее не
знали устали – весь день они утоляли чью‑то боль, что‑то разглаживали,
что‑то придерживали, кидали бейсбольные мячи, размахивали яркими
крокетными молотками, сажали семена в черную землю, укрывали то яблоки,
запеченные в тесте, то жаркое, то детей, разметавшихся во сне. Она
опускала шторы, гасила свечи, поворачивала выключатели и… старела. Если
оглянуться назад, видно: она переделала на своем веку тысячи миллионов
самых разных дел, и вот все сложено и подсчитано, выведена последняя
цифра, последний ноль медленно становится на место. И теперь, с мелом в
руке, она отступила от доски жизни, и молчит, и смотрит на нее, и сейчас
возьмет тряпку и все сотрет.

– Что‑то я еще хотела… – сказала прабабушка. – Что‑то я хотела…

Без
всякого шума и суматохи она обошла весь дом, добралась наконец до
лестницы и, никому ничего не сказав, одна поднялась на три пролета,
вошла в свою комнату и молча легла, как старинная мумия, под прохладные
белоснежные простыни и начала умирать. И опять голоса:

– Бабушка! Прабабушка!

Слухи
о том, чем она там занимается, скатились вниз по лестнице, ударились о
самое дно и расплескались по комнатам, за двери и окна, по улице вязов
до края зеленого оврага.

– Сюда, сюда!

Вся семья собралась у ее постели.

– Не
мешайте мне лежать спокойно, – шепнула она. Ее недуг не разглядеть было
ни в какой микроскоп; тихо, но неодолимо нарастала усталость, все
тяжелело маленькое и хрупкое, как у воробышка, тело, и сон затягивал –
глубоко, все глубже и глубже.

А ее детям и
детям ее детей никак не верилось: ведь то, что происходит, так просто и
естественно, и ничего неожиданного тут нет, откуда же у них такая
тревога?

– Послушай, бабушка, это просто
нечестно. Ты же знаешь, без тебя развалится весь дом. Нам надо
приготовиться, дай нам хоть год сроку!

Прабабушка открыла один глаз. Все ее девяносто лет спокойно глядели на врачей, как призрак из чердачного окна пустующего дома.

– Том…

Мальчика прислали одного; он подошел к самой кровати, чтобы расслышать шепот.

– Том, –
слабо, издалека шептала прабабушка. – В южных морях наступает в жизни
каждого мужчины такой день, когда он понимает: пора распрощаться со
всеми друзьями и уплыть прочь, и он так и делает, и так оно и должно
быть, потому что настал его час. Вот так и сегодня. Мы с тобой очень
похожи – ты тоже иногда засиживаешься на субботних утренниках до девяти
вечера, пока мы не пошлем за тобой отца. Но помни. Том, когда те же
ковбои начинают стрелять в тех же индейцев на тех же горных вершинах,
самое лучшее – тихонько встать со стула и пойти прямиком к выходу, и не
стоит оглядываться, и ни о чем не надо жалеть. Вот я и ухожу, пока я все
еще счастлива и жизнь мне еще не наскучила.

Следующим к ней привели Дугласа.

– Бабушка,
кто же весной будет крыть крышу? Каждую весну, в апреле – так повелось с
незапамятных времен, – на крыше поднимался перестук, точно ее долбили
дятлы. Но это были не птицы: туда невесть каким образом забиралась
прабабушка и под самым небом, весело напевая, забивала гвозди и меняла
черепицы.

– Дуглас, – прошептала она. – Никогда не позволяй никому крыть крышу, если это не доставляет ему удовольствия.

– Хорошо, бабушка.

– Как
придет апрель, оглянись вокруг и спроси: «Кто хочет чинить крышу?» И
если кто‑нибудь обрадуется, заулыбается, он‑то тебе и нужен. Потому что с
этой крыши виден весь город, и он тянется к полям, а поля тянутся за
край земли, и река блестит, и утреннее озеро, и птицы поют на деревьях
под тобой, и тебя овевает самый лучший весенний ветер. Даже чего‑нибудь
одного довольно, чтобы весной на заре человек с радостью забрался хоть
на флюгер. Это – час великих свершений, дай только случай…

Ее голос постепенно затих.

Дуглас плакал.

Она вновь встрепенулась.

– Отчего же ты плачешь?

– Оттого,
что завтра тебя здесь не будет. Старуха поглядела в маленькое ручное
зеркальце, потом повернула его к мальчику. Он посмотрел на ее отражение,
потом на свое, потом снова на нее.

– Завтра
утром я встану в семь часов и хорошенько вымою уши и шею, – сказала
она. – Потом побегу с Чарли Вудменом в церковь, потом на пикник в
Электрик‑парк. Я буду плавать, бегать босиком, падать с деревьев, жевать
мятную жевательную резинку… Дуглас, Дуглас, ну как тебе не стыдно?
Ногти ты себе стрижешь?

– Да, бабушка.

– И
не плачешь, когда твое тело возрождается каждые семь лет или вроде
этого – когда у тебя на пальцах и в сердце отмирают старые клетки и
рождаются новые? Ведь это тебя не огорчает?

– Нет, бабушка.

– Ну
вот, подумай, мальчик. Только дурак станет хранить обрезки ногтей. Ты
когда‑нибудь видал, чтобы змея старалась сохранить свою старую кожу? А
ведь в этой кровати сейчас только и осталось, что обрезки ногтей да
старая, облезлая кожа. Стоит один лишь разок вздохнуть поглубже – и я
рассыплюсь в прах. Главное – не та я, что тут лежит, а та, что сидит на
краю кровати и смотрит на меня, и та, что сейчас внизу готовит ужин, и
та, что возится в гараже с машиной или читает книгу в библиотеке. Все
это – частицы меня, они‑то и есть самые главные. И я сегодня вовсе не
умираю. Никто никогда не умирает, если у него есть дети и внуки. Я еще
очень долго буду жить. И через тысячу лет будут жить на свете мои
потомки – полный город! И они будут грызть кислые яблоки в тени
эвкалиптов. Вот мой ответ всем, кто задает мудреные вопросы. А теперь
быстро пришли сюда всех остальных!

И наконец вся семья собралась в спальне – стоят, точно на вокзале провожают кого‑то в дальний путь.

– Ну
вот, – говорит прабабушка, – вот и все. Скажу честно: мне приятно
видеть всех вас вокруг. На будущей неделе принимайтесь за работы в саду,
и за уборку в чуланах, и пора закупить детям одежду на зиму. И раз уж
здесь не будет той частицы меня, которую для удобства называют
прабабушкой, разные другие частицы, которые называются дядя Берт, и Лео,
и Том, и Дуглас, и все остальные, должны меня заменить, и всякий пусть
делает что сможет.

– Хорошо, бабушка.

– И,
пожалуйста, не устраивайте здесь завтра никакого шума и толчеи. Не
желаю, чтобы про меня говорили всякие лестные слова: я сама все их с
гордостью сказала в свое время. Я на своем веку отведала каждого блюда и
станцевала каждый танец – только один пирог еще надо попробовать,
только одну мелодию остается спеть. Но я не боюсь. По правде говоря, мне
даже интересно. Я ничего не собираюсь упустить, надо вкусить и от
смерти. И, пожалуйста, не волнуйтесь за меня. А теперь уходите все и
дайте мне уснуть…

Где‑то тихонько закрылась дверь.

– Вот так‑то лучше…

Она
уютно свернулась в теплом сугробе полотна и шерсти, простынь и одеял, и
лоскутное покрывало горело всеми цветами радуги, точно цирковые флажки в
старину. Так она лежала, маленькая, затихшая, и ждала – чего же? –
совсем как восемьдесят с лишком лет назад, когда, просыпаясь по утрам,
она нежилась в постели, расправляя еще не окрепшие косточки.

«Когда‑то
очень давно, – думала она, – мне снился сон, и он был такой хороший, и
вдруг меня разбудили – это было в тот день, когда я родилась. А теперь?
Постой‑ка, дай сообразить… – Она унеслась мыслями в прошлое. – Да, так о
чем, бишь, я?.. – думала она. – Девяносто лет… Как теперь подхватить ту
ниточку и воскресить тот давний сон? – Она высунула из‑под одеяла
высохшую руку. – А, вот… Да, вот оно». Она улыбнулась. Повернула голову
на подушке, погружаясь глубже в теплый, пушистый снег. Вот так‑то лучше.
Да, теперь он снова возникал в ее памяти, спокойно и безмятежно, как
тихое море, что плещет о бесконечный, вечнозеленый берег. И вот давний
сон теплой волной коснулся ее, и поднял из снежного сугроба, и бережно
понес над забытой уже кроватью.

Внизу они
чистят серебро, думала она, прибирают в погребе и подметают комнаты и
коридоры. Слышно, как по всему дому идет неугомонная жизнь.

– Все хорошо, – прошептала прабабушка, и сон подхватил ее. – Как и все в жизни, это правильно, все так и должно быть.

И волны повлекли ее в открытое море.

@темы: библиотека

---

Передозировка Прекрасного за сегодняшний день

сначала я умерла в сообществе Kidpix, особенно над иллюстрациями Бродского к Гринладнии (он меня приводит в какой-то нечеловеческий восторг. как же я благодарна маминой подруге, которая подарила мне его альбом когда-то.)
хотя на многих сердце ухается в пятки и вылетает птичкой через затылок, совершенно не замеченное хозяйкой.
ну или вот - ну не Ы?!
завела себе папку с хотелками. Киплинг и Шварц давно уже топчутся в ожидании бумажных воплощений.

в эти выходные будет третий Бу!фест, и это прекрасно. Книжки, цацки и карманные переворачиватели мира!
а перманентный Бу!фест, оказывается, с июля живет в новом магазине "Гиперион", и это вообще нечто, а не магазин. почитайте, что они успели уже начудить
например, у них была суши-пати во главе с очень идейными суши-поварами из "ХочуСуши", и это Ы!, потому что идейность поваров вдохновляет *___*

ну или вот еще дядечка-акварелист - Leoklap - некоторые его работы ..ну да, всё так же вылетает птичкой.

и опять же в выходные - Harvest Shopping и просто дизайнерский базар в 35 мм.

и всю первую неделю сентября - фестиваль гонгконгского кино там же, в 35 мм.

ну и денег, конечно, нет ни на что
зато как здорово всё равно!

@темы: ремесло, *.*, библиотека

---

Эдмунд Спенсер "Королева фей" (отрывки)

А. Коростелева "Цветы корицы, аромат сливы".

Морские песни

@темы: библиотека